Джейн Эйр - Страница 107

107

– Тебя пугает новая сфера, в которую ты вступаешь, новая жизнь, которую ты начинаешь?

– Нет.

– Ты ставишь меня в тупик, Джейн. Твое лицо, этот тон, такой грустный и вызывающий, заставляют меня недоумевать и страдать. Объясни же!

– Ну так слушайте, сэр! Вчера вы не ночевали дома.

– Да, конечно, и ты некоторое время назад намекнула, что в мое отсутствие что-то произошло. Вероятно, что-то незначительное, но тем не менее ты расстроена. Может быть, миссис Фэрфакс сказала что-то? Или ты случайно услышала болтовню слуг? Твое чувствительное уважение к себе получило рану?

– Нет, сэр. – Часы начали отбивать двенадцать, и я подождала, пока серебряный звон не замер, как и хриплые удары, доносившиеся из прихожей, а затем продолжала: – Вчера я весь день была очень занята и чувствовала себя очень счастливой в этих хлопотах, потому что меня, хотя вы как будто считаете иначе, вовсе не преследуют страхи перед новой сферой и прочим. Для меня чудо – надежда на то, что я буду жить с вами, потому что я люблю вас. Нет, сэр, не надо сейчас нежностей, не мешайте мне говорить. Вчера я всей душой уповала на Провидение и верила, что все складывается прекрасно и для вас, и для меня. День был солнечный, если помните, безветрие и ясное небо сулили вам безопасность и легкую поездку. После чая я немного погуляла по двору, думая о вас, и в воображении видела вас так близко, что почти не замечала вашего отсутствия. Я думала о жизни, ожидающей меня впереди: вашей жизни, сэр, более богатой и волнующей, чем моя, – настолько, насколько океан глубже ручья, несущего в него свои воды по прямому песчаному руслу. Я спрашивала себя, почему моралисты называют этот мир юдолью скорби – для меня он цвел будто роза. На закате воздух похолодел, небо заволокли облака. Я вернулась в дом, и Софи позвала меня наверх поглядеть на мое подвенечное платье, которое как раз доставили, и под ним в коробке я нашла ваш подарок, за который с княжеской щедростью вы послали в Лондон, решив, я полагаю, обманом заставить меня принять подарок не менее дорогой, чем драгоценности, от которых я отказалась. Разворачивая ее, я улыбалась и думала о том, как буду поддразнивать вас за ваши аристократические вкусы и ваши усилия облечь вашу невесту-плебейку в наряд герцогини. Думала, как покажу вам полосу простых кружев, которую собственноручно приготовила, чтобы покрыть свою плебейскую голову, как спрошу, не считаете ли вы, что такая фата больше пойдет невесте, которая не принесет своему мужу ни состояния, ни красоты, ни родственных связей. И ясно увидела выражение вашего лица, услышала ваши нетерпеливые республиканские ответы, ваше надменное утверждение, что вы не ищете пополнить ваше богатство или возвыситься в обществе, женившись на кошельке или титуле.

– Ты видишь меня насквозь, колдунья! – перебил мистер Рочестер. – Но что еще ты усмотрела в фате, кроме вышивки? Яд или кинжал? Иначе почему теперь у тебя такой опечаленный вид?

– Нет-нет, сэр! Кроме тонкости и изукрашенности ткани, я обнаружила только гордость Фэрфакса Рочестера, а она меня не испугала, так как я уже свыклась с этим демоном. Но, сэр, когда стало смеркаться, поднялся ветер, хотя вчера вечером он дул иначе, чем сегодня: не завывал дико, а «стонал угрюмо» – звук куда более жуткий. Я так жалела, что вас не было дома. Я вошла сюда, и при виде пустого кресла и темного камина у меня похолодело сердце. И когда я легла, то не могла уснуть: меня терзало тревожное волнение. А буря все усиливалась, и моим ушам почудилось, что она заглушает иной тоскливый звук, раздававшийся то ли в стенах дома, то ли снаружи – вначале я не могла решить. Но он повторялся – неясный, но страдальческий – всякий раз, когда ветер на миг стихал. В конце концов мне пришло в голову, что где-то вдалеке воет собака. Я была рада, когда вой оборвался. И заснула, но и над моими снами тяготела темная бурная ночь. Оставалось в них и мое стремление быть с вами, только омраченное сознанием, что нас разделила непреодолимая преграда. На протяжении первого сна я шла и шла по неведомой извилистой дороге, меня окружал непроницаемый мрак, дождь хлестал по моему лицу. Я несла ребенка, совсем еще младенца, слишком маленького и слишком слабого, чтобы идти самому. Он дрожал от озноба в моих оледенелых руках и жалобно плакал у самого моего уха. Мне казалось, сэр, что вы на той же дороге где-то далеко впереди меня, и я напрягала все силы, тщась нагнать вас, вновь и вновь пыталась произнести ваше имя, умолять, чтобы вы меня подождали, но двигалась я с трудом, а мой голос замирал, не выговорив ни слова. Вы же, я чувствовала, с каждой минутой все удалялись и удалялись.

– И эти сны продолжают угнетать тебя, Джейн, теперь, когда я рядом? Испуганная пичужка! Забудь примерещившееся горе и думай только о счастье наяву! Ты говоришь, что любишь меня, Дженет. Я помню твои слова, и ты не можешь их отрицать. Эти слова не замерли у тебя на губах. Я услышал их, ясные и тихие, – мысль, быть может, слишком заветная, но сладостная, будто музыка: «для меня чудо – надежда на то, что я буду жить с тобой, Эдвард, потому что я люблю тебя». Ты любишь меня, Джейн? Повтори!

– Да, сэр, всем сердцем.

– Странно! – сказал он после минутного молчания. – Эта фраза пронзила мою грудь болью. Почему? Мне кажется, причина в том, что ты произнесла ее с религиозным пылом. И твой устремленный на меня взгляд исполнен веры, искренности, преданности. Это слишком! Будто ко мне приблизился ангел. Погляди на меня с вызовом, Джейн, как ты умеешь смотреть! Улыбнись одной из своих непонятных, застенчивых, дразнящих улыбок. Скажи, что ненавидишь меня, подтрунивай надо мной, язви меня – делай что хочешь, но только не наполняй мое сердце грустью: я предпочел бы рассердиться, лишь бы не впустить в него печаль.

107